Послевоенный быт староверов. Александр Пыжиков

I605_1

Федор Абрамов – известный русский писатель. Каждый, кто знаком с его произведениями знает, что тот посвящал их русскому народу. Это действительно так, только часто упускают из виду, что уроженец Архангельского края Абрамов вдохновлен староверческой средой. Вся его семья, проживавшая в деревне Верколы, относилась к беспоповцам. Он всегда помнил об этом и с неизменной теплотой отзывался о своих родственниках и односельчанах.

В трилогии («Братья и сестры», «Две зимы и три лета», «Пути-перепутья») он рассказывает об одних и те же архангельских местах на протяжении послевоенных десятилетий. Его герои – почти сплошь староверы. Чтобы это понять, нужно внимательнее вчитаться в текст. Так, он пишет о деревенской церкви, оборудованной при советской власти под клуб: теперь тут проходят общие собрания колхозников. И руководство замечает, что теперь все спокойно сюда приходят, хотя до революции «в этот самый храм божий на аркане никого не затащишь».

Одна из женщин прямо характеризуется как «суровая, староверческой выделки»; другой постоянно снится умерший муж-старовер, который и на том свете живет у реки вместе со своим единоверцами. Передовица Марфа из староверок всю войну не сходила с районной Доски почета. Пожилой человек простит похоронить его по старой вере, и партийное начальство дает «добро»: «поздно переучивать человека на смертном одре».

Среди персонажей Абрамова есть и практикующие староверы. Евсей Мокшин держит молельню, и это ни у кого не вызывает осуждения, разве только начальство просило не выпячивать прилюдно свою религиозность. С Мокшиным связан один весьма примечательный эпизод. По району стали распространяться листовки с молитвой: топчут веру, не соблюдают посты, праздников не чтут, рушат церкви. В районе решили, это дело рук Мокшина, и его арестовали.

Но один из коммунистов колхоза решил доказать, что тот невиновен. Эту листовку никак не мог писать старовер, тем более практикующий, а «чтобы понять это, надо самому старовером побывать», – сказал заступник, сам оказавшийся из староверческой семьи. Он пояснил, что никто из староверов никогда не будет сожалеть о церквях, которые разоряет советская власть: нас эти храмы божьи никогда не интересовали. С его аргументом согласились и хода делу не дали.

Отношение автора к описанной конфессиональной среде выражено предельно ясно: без этих коренных русских людей не выстояли бы в тяжелейшей войне, без них не было бы великой страны. Абрамов скрупулезно исследует их трудовую мотивацию, самоотдачу, противопоставляя им носителей собственнической прагматики. Одному персонажу (Клевакину), равнодушному ко всему, кроме продажи овощей, адресован ключевой вопрос: «Да русский ли ты человек?» Очевидно, в староверческой среде национальная идентификация осуществляется по другой, нежели у Клевакина, шкале.

Зато в полном согласии с ней живет старовер Мокшин. Отработав на стройке за Волгой, он собрался в родную деревню (давно не видел детей). Но приближались зимние холода, и он остался класть печи, чтобы люди не померзли: «Разве я по корысти живу? Людей надо было спасать от холода!». На наш взгляд, подобные страницы в книгах Абрамова – наиболее сильные, а кроме того, весьма поучительные для сегодняшнего дня.

Другой характерный эпизод. В колхоз присылают специалиста по фамилии Зарудный; этот украинский парень живо берется за дело. Он предлагает начать строить коттеджей, благо регион богат лесом. Люди пришли в смятение, на что Зарудный с усмешкой добавил: «Я могу разъяснить этому православному народу, что такое коттеджи». После чего произнес зажигательную речь: мол, пора прекратить надрываться да кивать на последствия войны. «Вы хотите увековечить состояние войны, – взывал он, – а задача стоит как можно скорее вычеркнуть ее из жизни народа…».

Однако его предложение вызвало негодование: строить обязательно будем, придет время, а теперь нужно потерпеть немного. Страна кричит, требует леса, люди живут еще в землянках, мерзнут в хибарах, каждой доске рады, а мы им древесину недодадим – себе хоромы настроим?! И опять звучит тот же вопрос: «Да советские ли мы люди после этого? Братья и сестры мы или кто?» (в контексте Абрамова советское и русское – практически синонимы).

Как констатирует Абрамов, со временем психология украинца Зарудного сделала свое дело. И вот в деревне уже не просто лелеются, а реализуются совсем иные мечты. Местный инспектор рыбоохраны приступает к закладке домов для каждого из своих семи сыновей, пока еще подростков. Его мечта – выстроить целую семейную улицу Баландиных: «Чтобы на веки вечные, понятно для чего живу?». Вот когда закончилась наша жизнь.

===============================================================================

Рекомендуем:

Грани русского раскола. Тайная роль старообрядчества от 17 века до 17 года, Пыжиков А.В.

===============================================================================