Мир «Игры престолов» — это мир подлости, разврата и жестоких пыток

I605_____

Когда на место научной фантастики пришло фэнтези, будущее подменили прошлым, считает историк и социальный философ Андрей Фурсов. В интервью «БИЗНЕС Online» он рассказал, как «Игра престолов» размывает понятия о добре и зле у своих зрителей, почему из фэнтезийного Средневековья вынули христианство, кому мешал научно-технический прогресс 1960-х годов и зачем мечты о других планетах и звездолетах променяли на мир разврата и средневековых пыток.

Что такое «Игра престолов»?

— Андрей Ильич, на мировые экраны выходит последняя серия монументального американского сериала «Игра престолов». Кинолента бьет миллионные рекорды по просмотрам и при этом вызывает очень неоднозначные отзывы критиков. С вашей точки зрения как историка и ученого, что такое «Игра престолов»?

— Прежде всего по конструкции мир «Игры престолов» — это комбинация трех разных эпох. С одной стороны, там угадывается Античность, с другой — темные века, «Темновековье», то есть хронораздел между концом Античности и началом Средневековья. С третьей — там мерцает Высокое Средневековье; в частности один из вольных городов, Браавос, очень напоминает Венецию. В Браавосе есть каналы, плавучие дома и даже часть города, ушедшая под воду. И имеется хищный Железный Банк.

Все это вместе взятое можно охарактеризовать как докапиталистический и доиндустриальный мир, сложенный из Античности, Средневековья и некоторых элементов культуры Востока (кочевники, рабовладельческие города, напоминающие центры Восточного Средиземноморья и севера Африки, — нечто вроде Карфагена). Впрочем, все это выглядит довольно органично. Другое дело, что люди, населяющие сложный придуманный мир, вовсе не кажутся обитателями Темновековья — их психология вполне современна.

Если мы сравним «Игру престолов» с другой масштабной фэнтезийной эпопеей — «Властелином колец», то бросается в глаза одно существенное отличие. И в книге у Джона Толкина, и в фильме у режиссера Питера Джексона очень четко проводится грань между добром и злом. Более того, силы зла даже внешне выглядят ужасно и отталкивающе: это гоблины, орки или сам величайший враг свободных народов Средиземья Саурон. А эльфы, напротив, прекрасны и воздушны, да и люди неплохи. В «Игре престолов» эта четкость утрачена, причем, вероятно, сознательно. Внешне люди из мира «Песни Льда и Пламени» могут выглядеть абсолютно нормально и привлекательно, но при этом быть уродами в душе. Абсолютного зла здесь практически нет, за исключением разве что Рамси Болтона и короля Джефри. Даже Мизинец (лорд Петир Бейлиш) — персонаж отрицательный — совершает добрые дела, разумеется, в своих корыстных интересах: зло, творящее добро. Он, например, спасает Сансу Старк, которая ему небезразлична, но, самое главное, с ее помощью собирается стать владыкой Севера. Впоследствии Санса разгадывает игру Бейлиша, а ее сестра Арья убивает Мизинца как одного из виновников смерти отца. Но все-таки в какой-то момент Бейлиш совершает хороший поступок, меняющий ход игры и истории мира «Престолов».

Еще одна красноречивая черта эпопеи — и кинематографической, и книжной: на всем ее протяжении зло то и дело торжествует над добром. Относительно положительные персонажи гибнут от рук отрицательных (впрочем, и последним достается). Таким образом, и в фильме «Игра престолов», и у Джорджа Мартина в книжной саге постоянно проводится мысль о том, что добро и зло перемешаны и отличить одно от другого очень сложно. Вообще-то в жизни так оно есть: реальный мир не черно-белый, он включает в себя различные оттенки серого. На одном полюсе, белом, есть святые, на другом, черном, — мерзавцы и чудовища вроде Рамси Болтона, а пространство между этими двумя полюсами серое. Но серая жизнь идет, а вот принципы должны четко отличать белое от черного. В фильме у его героев такие принципы просматриваются плохо.

Мир «Игры престолов» — мир убийств, интриг, подлости, разврата, инцеста и жестоких пыток. Если мы вспомним Средневековье или особенно позднюю Римскую империю, то все это там найдем. И в эпоху Ренессанса, чья теневая сторона была замечательно описана русским философом Алексеем Лосевым, кипели демонические страсти и торжествовал порок, но в эпопее Мартина тьма сгущена до предела: читателям и зрителям навязывается мысль, что в мире добра не очень много, а зла предостаточно, оно побеждает и в принципе является нормой.

Борьба за власть

— Вообще-то реальное Средневековье при всей его жестокости смягчено христианством, благодаря чему не было таким уж темным. Философ Бердяев даже называл Средние века величайшей эпохой в истории человечества, поскольку это первая попытка построить на земле Царство Божие. А из «Игры престолов» христианство вынуто. Как видно из самого названия, это просто игра честолюбий и борьба за власть.

— Я бы не стал преувеличивать смягчающую роль христианства. Достаточно вспомнить альбигойские войны, костры инквизиции и многое другое. В «Игре престолов» мы видим Темные и Средние века, но христианства как такового там нет. Кстати, его нет и во «Властелине колец». В мире «Песни Льда и Пламени» имеются свои религии, самой крупной из которых является Культ Семерых. Есть и те, кто верит в огонь, — сторонники культа Р’глора, напоминающего зороастризм (но это не более чем внешнее сходство). Отчасти с христианством можно найти перекличку разве что у движения Воробьев: там есть аскеза, Его Воробейшество. И все же этому движению далеко до последователей Христа, поэтому мы вынуждены констатировать: христианства в мире «Песни Льда и Пламени» нет. Если учесть, что современный Запад тоже лишен христианства, а под видом далекого прошлого «Игры престолов» нам демонстрируют одну из версий мира будущего, то это далеко не случайно. В посткапиталистическом мире ниша христианства будет весьма узкой, если вообще будет.

— То есть нам предлагают сценарий будущего под условным названием «Вперед в Средневековье!», но это Средневековье, очищенное от христианства и полностью отданное звериным страстям.

— Не просто «Вперед в Средневековье!», это рывок сразу в несколько вариантов «будущего как прошлого». Капитализм как система дышит на ладан, его уже почти нет. Начинается переходная эпоха к чему-то принципиально иному и не обязательно лучшему, скорее наоборот. И если не случится глобальной катастрофы, то будущее, которое нас ожидает, не будет однородным и гомогенным, пока полностью не установится новая система. С одной стороны, это будет футуроархаика Африки, с другой — оно будет напоминать докапиталистический арабский Восток. Третий вариант — Китай, где традиционный китайский уклад возьмет на вооружение компьютерные технологии и установит систему социальных рейтингов. Она уже опробуется в КНР (предусматривает специальную систему ранжирования, которая станет отслеживать поведение населения и выставлять оценки жителям на основе их «социального кредита»; нарушителям могут быть воспрещены полеты на самолете и поездки на поезде, выгодное трудоустройство, обучение детей в элитных школах и вузах и пр. — прим. ред.). Старший брат, выведенный Оруэллом в романе «1984», здесь просто отдыхает — это окажется такая система тотальной слежки за всеми и каждым, которая и не снилась оруэлловскому герою Уинстону Смиту (на заметку тем, кто любит поговорить о светлом социалистическом Китае как альтернативе «темному и злому миру капитала»).

Будущее — это мир нескольких будущих, причем некоторые из них весьма футуроархаичны. Внешней аналогией здесь могут быть «темные века» по отношению к пусть уже не светлой, но все же еще не такой уж темной Античности IV века нашей эры. И похоже, главной ценностью данных миров будет власть как способность контролировать ресурсы и поведение масс. Собственно, «Игра престолов» нам это и показывает. Единственная безоговорочная ценность, которая сохраняется у большинства мартиновских персонажей, — власть. Даже если мы возьмем Арью Старк, для которой важны человеческие чувства, то увидим, что многими ее поступками руководит жажда мести. И мстит она, ощущая месть как власть и пользуясь навыками, которым ее научила группа наемных убийц, очень специфических, напоминающих средневековых ассасинов. Среди персонажей, в душе которых добро и зло постоянно борются друг с другом, можно также вспомнить Джона Сноу и Дейенерис Таргариен. И оба они в разной степени (но особенно Дейнерис) стремятся к власти.

«Главной ценностью этих миров будет власть как способность контролировать ресурсы и поведение масс»

Фэнтезийный мир на смену фантастике

— Если взять Средневековье как оригинал, то мы увидим, что практически все — от крестовых походов и поисков чаши Грааля до творчества Кретьена де Труа и миннезингеров — имело религиозную оболочку. Получается, что внехристианский мир «Игры престолов» — это даже не пародия на medium aevum, это антисредневековье.

— Я бы не стал преувеличивать религиозную составляющую тех же крестовых походов. Да, религия оформила крестовые походы, но при этом они решали две проблемы: из Европы выбрасывалась избыточная демографическая масса, одновременно удовлетворялась жажда пограбить и поубивать. Не забудем, что Европа XI–XIII веков по сравнению с утонченным арабским Востоком выглядела как варварский мир. Собственно, арабы, когда они впервые столкнулись с крестоносцами, так их и воспринимали — как дикую орду, которая пришла грабить развитую цивилизацию. И они были недалеки от истины. Так что я не стал бы называть «Игру престолов» антисредневековьем на основании того, что оттуда многое выброшено. С другой стороны, в мир «Песни Льда и Пламени» вставлено многое из того, чего не было в средневековом мире, — это уже упомянутый мною античный пласт.

— Почему, на ваш взгляд, жанр фэнтези стал так популярен в последние десятилетия? Ведь еще на излете советского времени ценилась научная фантастика, читателей больше привлекали звездолеты и неизведанные миры, далекие планеты и некое неясное, но лучезарное общегалактическое будущее, а теперь вместо всего этого — темные века с убийствами и инцестом.

— Совершенно верно, причем пик научной фантастики (и советской, и западной) пришелся на 1960–1970-е годы. Однако в 1970-х годах этот жанр начал постепенно затухать и сходить на нет, уже в 1980-х на Западе начинает набирать силу жанр фэнтези. Конечно же, это неслучайно. Именно 1960-е годы стали пиком научно-технического прогресса в ХХ веке. К тому времени закончилась первая половина ХХ столетия, за эти полсотни лет было изобретено столько, что все казалось возможным, верилось, что прогресс будет нарастать по экспоненте. 1960-е — это мир безудержного социального и культурно-технического оптимизма. Человек полетел в космос, запустил искусственные спутники и задумался об освоении других планет. Но этот порыв человечества в будущее создавал определенную угрозу для власть имущих как на Западе, так и в Советском Союзе.

И уже в 1960-е годы перед сотрудниками Тавистокского института изучения человека в Великобритании (причем по иронии судьбы он располагается в графстве Девоншир, рядом с дартмурскими болотами, где разыгрывалась мрачная драма «Собаки Баскервилей» Конан Дойля) была поставлена задача притормозить научно-технический прогресс путем внедрения определенных информационно-психологических и организационных моделей. В частности, стартовала работа по созданию молодежных и женских субкультур и движений (именно в это время как по заказу появились The Beatles, The RollingStones, стал развиваться экологизм, резко активизировалось феминистское движение).

Одна из главных задач, поставленных перед Тавистоком, звучала так: to stamp outthe cultural optimism of the 1960s (искоренить, вырубить, вытравить культурный оптимизм 1960-х годов). А научная фантастика, особенно советская, безусловно, была оптимистической по своему настрою. Некоторые менее оптимистические ноты (не могу их назвать пессимистическими, но они выглядели более сложными, чем просто оптимизм) прослеживались у ряда писателей в соцлагере, в частности в книгах Станислава Лема (достаточно почитать его «Астронавтов» и «Магелланово облако»). Однако общий настрой советской фантастики до середины 1960-х годов был преимущественно оптимистичным — это видно и по творчеству братьев Стругацких, и по романам Ивана Ефремова. Но к концу 1960-х годов происходит перелом, причем на очень простом основании: номенклатура по корыстным групповым причинам отказалась от рывка в будущее и предпочла начать интегрироваться в капсистему. Наиболее проницательные наши фантасты интуитивно уловили этот поворот. Иван Ефремов пишет роман «Час Быка» (опубликован в 1968–1969 годах, отдельной книгой вышел в 1970 году), который по инициативе Юрия Андропова начинают изымать из книжных магазинов и библиотек — уж очень руководство планеты Торманс вышло похожим на советское Политбюро. На смену «Полдню…» Стругацких приходит «Улитка на склоне». Даже по знаменитому советскому журналу «Техника молодежи» это было хорошо видно: тональность публикаций меняется со второй половины 1960-х и в 1970-е.

На Западе перелом происходит по схожим причинам: технический прогресс, бурно развивавшийся со второй половины XIX века, позволял пользоваться своими плодами среднему слою и верхушке рабочего класса — это заключало в себе угрозу для власть имущих, потому правящий класс начал реагировать. Можно сказать, что советская номенклатура и западная верхушка сработали здесь синхронно. Результатом стало торможение научно-технического прогресса во второй половине ХХ и начале ХХI века. Что изобретено за это время? Мобильный телефон, компьютер, интернет? Но это не идет ни в какое сравнение с космическими достижениями первой половины ХХ столетия.

Одним из следствий негативного эволюционного перелома 1970-х годов стало вытеснение или оттеснение научной фантастики жанром фэнтези. В фэнтезийном жанре нет ни демократии, ни прогресса — это будущее как прошлое. И подобное очень хорошо коррелирует с известным докладом 1975 года «Кризис демократии», который по заказу Трехсторонней комиссии написали Хантингтон, Крозье и Ватануки. Это очень интересный документ, я уже не раз о нем говорил. Если коротко, основная мысль доклада сводится к тому, что Западу в большей степени угрожает не Советский Союз, а избыточная демократия на самом Западе, которой могут воспользоваться «безответственные социальные группы». «Демократическая политическая система оказывается особенно уязвимой напряжениями от промышленных и региональных групп», — декларируют авторы доклада. Поэтому, как говорилось в документе, необходимо разъяснять населению, что демократия — это не только ценность, но и инструмент, что кроме демократии существуют и другие ценности: старшинства (seniority), знания, авторитет. Буквально это было выражено следующим образом: «Во многих случаях необходимость в экспертном знании, превосходстве в положении и ранге (seniority), опыте и особых способностях могут перевешивать притязания демократии как способа конституирования власти». В заключение доклад предлагал внести некоторую политическую апатию в массы, это полностью коррелировало с входившим в моду миром фэнтези. Ведь в фэнтези, повторюсь, нет никакой демократии — там есть только неожречество, неокороли и неорыцари.

«В фэнтезийном жанре нет ни демократии, ни прогресса — это будущее как прошлое»

Внутреннее пространство «Властелина колец», «Игры престолов», «Колеса Времени» Роберта Джордана, «Гарри Поттера» и других — это, во-первых, мир иерархий, а вовсе не ефремовский мир «Туманности Андромеды», где будущее носит название Эры Встретившихся Рук. Во-вторых, мир фэнтэзи — это доиндустриальный или в лучшем случае разрушенно-индустриальный футуроархаический мир. И это тоже соответствует курсу на торможение научно-технического и промышленного прогресса в интересах верхушки капиталистического общества. Идейным обоснованием торможения стал экологизм, превратившийся в квазиидеологию. Первый доклад Римскому клубу (он создан в 1968 году) назывался «Пределы роста». В нем утверждалось, что человечество в своем индустриальном развитии достигло пределов, избыточно давит на природную среду, надо тормозить промышленно-экономическое развитие, перейдя к «нулевому росту». То есть 50 процентов всех средств должно идти на нейтрализацию негатива, который несет индустриальное развитие. Несмотря на то что доклад был разоблачен как наукообразная фальшивка, сторонники экологизма и деиндустриализации размахивали им как знаменем — так же, как сегодня используется другая фальшивка, а именно схема «глобальное потепление в результате деятельности человека».

Таким образом, поворот от научной фантастики к фэнтези с ее доиндустриально-иерархическим, далеким от рациональности (еще одна черта антимодерна) миром магов и колдунов имеет четкую классовую основу. Выражаясь марксистским языком, это отражение загнивания капиталистического общества и того факта, что капиталистическая верхушка взяла курс на торможение научно-технического прогресса. То же самое сделала в своих интересах и советская номенклатура, когда в середине 1960-х годов заблокировала программу ОГАС Виктора Глушкова (разработчика первой в СССР персональной ЭВМ «МИР-1»), а также программу развития холодного термоядерного синтеза Ивана Филимоненко и еще целый ряд военных достижений КБ Челомея. Дело в том, что реализация проектов Глушкова и Филимоненко несколько отодвигала номенклатуру в сторону, на первый план выходили люди, которых называли технократами. Кстати, я очень хорошо помню, как в конце 1960-х годов в МГУ наш преподаватель научного коммунизма критиковал ученого и фантаста Игоря Забелина за его точку зрения, согласно которой научно-техническая интеллигенция становится ударной силой прогресса. Ну что же, техническую интеллигенцию и задвинули вместе с научно-техническим прогрессом. В этом смысле можно сказать, что мир финансиализированного и обращенного в прошлое капитализма первых 15–20 лет ХХI века — это результат параллельных, а с середины 1970-х годов совместных действий западной элиты и части советской номенклатуры. Правда, советская номенклатура этот мир не планировала, она просто реализовывала свои шкурные интересы, а вот западная верхушка именно такой мир запланировала. И мир «Игры престолов» — это одна из версий того мира, который эта верхушка предлагает нам как проект будущего, приучая к возможности такого будущего.

Как сериал скажется на российской аудитории

— Сознание российского зрителя может быть отформатировано сериалом «Игра престолов»? Известно, что на Западе эта киноэпопея завладела умами.

— Думаю, в РФ ничего подобного не произойдет. Лет 10 назад в США у меня случился разговор с одним непростым человеком, который рассуждал о том, что американские «стрелялки» действуют на американцев, западноевропейцев успешно в плане переформатирования сознания, а вот на славянских и особенно на русских детей — совсем не так, как им бы хотелось. Он спросил: «Как вы думаете, почему так?» И я ответил на этот вопрос.

— И почему же?

— Я сказал ему, что в России принципиально иная смеховая культура, чем на Западе. У нас может быть и очень смешно, и очень страшно одновременно. Кроме того, природа зла в русской культуре не носит абсолютного характера. Зло абсолютно лишь в западной культуре: это может быть Саурон, это может быть Люцифер, это может быть кашалот в «Моби Дике». Это такое черное, беспримесное зло. А в русской традиции даже Баба-яга — отчасти комический (смеховая культура!) персонаж, она не абсолютное зло. Когда Иван попадает к ней и она обещает его зажарить и съесть, он отвечает: «Нет, ты меня сначала в баньке попарь, накорми и напои». Где ж это видано на Западе, чтобы абсолютное зло тебя кормило и поило? Даже с Кощеем Бессмертным в русских сказках можно договариваться. Русский человек самое черное зло не воспринимает как абсолютное, и этот зазор нередко заполняется комичным. Отсюда и реакции.

Я убежден, что даже на нынешнего очень сильно видоизмененного русского, российского человека чернуха не подействует так, как на западных людей, потому что попытки запугать предпринимаются, а нам не страшно. У нас порой реальная жизнь страшнее «стрелялок» и киношек с абсолютным злом. Уверен, американское общество едва ли пережило бы то, через что мы прошли в 1990-е годы. Это не лучший повод для сдержанного оптимизма, но тем не менее. Как говорилось в фильме «Чапаев»: «Психическая? Ну хрен с ней, давай психическую». Ключевое слово здесь — «хрен».

Найти скрытые пружины общественных процессов помогут:

Книги Андрея Фурсова

==========================================================================